Крымская война: могло быть хуже

(небольшая «внеплановая» статья для WARCATS)

Продолжись Крымская война — русские бы победили: Лондон и Париж  не смогли бы воевать на суше из-за проблем с логистикой. Так ли обстояло  на самом деле и какие перспективы были у России в этой войне, — давайте  разбираться.

«Периферийный», ограниченный характер Крымской войны часто порождает  мнение, что поражение России в ней тоже «не стоит учитывать». Мол,  на самом деле мы почти и не проиграли,  а то и вовсе победили. Тут обычно на сцену призываются мечтания  британского премьера Пальмерстона, которые выдаются за «утверждённый  план расчленения Российской империи». Затем в этой связи вспоминают, что  союзники почти год не могли взять Севастополь, а их атаки на других  театрах тоже были не слишком-то успешны. Казалось бы, продержись Россия  ещё немного, и Лондон с Парижем первыми бы запросили мира.

Но так ли это?

ОДНОЙ ВИНТОВКОЙ НА ДЕСЯТЕРЫХ

Первый вопрос, который возникает при обсуждении дальнейших перспектив Крымской: «а смогла бы Российская империя реально воевать дальше?»

На бумаге, действительно, военный потенциал России был ещё далеко  не исчерпан. Большая часть армий и ополчения ещё даже не была  задействована, пребывая в обороне у границ или защищая побережье.

Но мало армии иметь — их ещё надо и вооружить чем-то. И вот вопрос: «а чем?» — в Российской империи стоял остро.

Промышленность банально не справлялась с производством качественного железа, подходящего для ружейных стволов.

  Ещё в 1853 году некомплект ружей в армии составлял 686,501 единицу —  больше полумиллиона стволов! За годы войны усилиями заводов было  выпущено 153,499 гладкоствольных и 172,758 нарезных ружей и пистолетов —  то есть не удалось покрыть даже имевшийся дефицит. Который, вполне  очевидно, за время войны усугубился естественным износом оружия, боевыми  потерями и т. д.

Не лучше обстояли дела и с порохом. Сосредоточив все усилия,  промышленность сумела повысить выпуск с 86,5 тысячи пудов в 1853 году  до 309,4 тысячи пудов в 1855-м. Однако при одной только обороне  Севастополя было израсходовано более 250 тысяч пудов, т. е. практически  все годовое производство!

Такие же проблемы имелись и с производством пуль и артиллерийских  снарядов. При этом экономика страны уже с 1855-го шаталась на подпорках,  рубль стремительно обесценивался грандиозным выпуском ассигнаций.

Вырисовывалась крайне неприятная картина: собрать-то несметные полчища русские могут и смогли бы, но вооружить их нечем.

Поддержание даже одного фронта оказывалось логистически нереальным.  А в случае появления дополнительных — например, весьма страшившего  Петербург вступления в войну Австрии — ситуация из «плохой» начала бы  быстро мигрировать в сторону «катастрофической».

ДОРОГИ, ИМЕНУЕМЫЕ РЕКАМИ

Так ли уж неуязвима была Российская империя? Сторонники «крепости  Россия» обычно упирают на то, что превосходство англичан и французов  в логистике имело значение только вблизи от моря. Стоило бы  им продвинуться вглубь территории страны, и русские дороги, мол, немедля  укротили бы прыть завоевателей.

Бесспорно, зерно истины тут есть: плохие дороги мешали союзникам  ничуть не меньше, чем русским. Первая в Крыму железная дорога была  именно британской узкоколейкой, построенной чтобы возить грузы  от Балаклавы к войскам, осаждавшим Севастополь.

Однако в этом «щите бездорожья» были слабые места — судоходные реки.

По меркам войны первой половины XIX века — самого начала эпохи  массовых железных дорог и телеграфа — речные канонерки были невероятно  эффективным оружием.

Опыт Опиумных войн англичан в Китае, многочисленных восстаний  в колониях и позднее опыт Гражданской войны в США наглядно  продемонстрировал, насколько смертельно опасным может быть скромный  речной пароходик с парой пушек, — главным образом, за счёт своей  мобильности.

Средняя дистанция дневного перехода пехоты в XIX веке составляла 25  километров. Для кавалерии — около 40 километров. Речная канонерка,  развивающая каких-то там четыре узла (7,4 километра в час), за сутки  могла спокойно преодолеть до 180 километров. Причём без особых усилий  тех, кто на ней идёт, а также в компании пары тяжёлых морских орудий  и солидного запаса боеприпасов.

Продолжись война, и вслед за Кинбурном настал бы черёд Херсона  и Таганрога. В плане обороны эти города ничем существенным не выделялись  и не имели шанса устоять под целенаправленной атакой. А это дало бы  союзным флотам выход к устью Днепра и Дона соответственно. Конечно, обе  эти реки далеко не Янцзы и не Миссисипи, но все же были важными  транспортными артериями. Усилия царского правительства по строительству  каналов и углублению реки к 1856 создали на Днепре вполне себе  судоходный фарватер глубиной около двух метров. Этого вполне достаточно  для речных канонерок «колониального типа», которые активно  использовались англичанами и французами для контроля своих заморских  владений.

Так, французские колёсные канонерки «Серпент» и «Базилик»  (построенные в 1852-м для службы в Сенегале) имели осадку всего 1,01  метра. При этом вооружались двумя 12-см бомбическими орудиями  и развивали скорость около шести узлов. Судостроителям Великобритании  и Франции не составило бы особого труда наспех построить десяток-другой  плоскодонных мелководных корабликов специально для действий на русских  реках. И послать их — с десантом, разумеется — разорять местность по оба  берега быстрее, чем русские военные вообще бы поняли, что происходит.

И что могли  противопоставить союзным канонеркам сонные городки гоголевской Украины?  Инвалидный гарнизон солдат и пару допотопных салютных пушечек?

Против отборных морских пехотинцев Её Величества и тяжёлых морских  орудий за их спинами лучшее, что мог бы сделать такой гарнизон, это дать  пару символических выстрелов и поднять белый флаг.

Но неужели нельзя было загородить реки и каналы и понаставить  по берегам батарей с тяжёлыми орудиями? В принципе, конечно, можно. Вот  только для этого надо сначала сообразить, что противник собирается  делать, затем разослать по местам соответствующие инструкции  (логистика-то в стране и так перенапряжённая, и блокировать «на всякий  случай» реки и каналы никто бы без распоряжения сверху не стал),  дождаться их выполнения… В общем, существовала очень неслабая  вероятность, что к тому моменту, когда для обороны Дона и Днепра  предприняли бы действенные меры, оборонять было бы уже нечего.  И на расстоянии быстрого марша по обе стороны от рек всё, что можно,  оказалось бы уже сожжено, поломано и разграблено.

УДАР В СЕРДЦЕ

Большим изъяном в обороне России была уязвимость с моря её столицы,  Санкт-Петербурга. Да, его прикрывали мощные укрепления Кронштадта,  и в Крымскую войну союзники так и не решились атаковать их.

Но стоит ли трактовать это как «не решились бы вообще»?

Да, действительно, береговые укрепления в Крымскую стали значительной  проблемой для флота. Деревянные корабли были очень уязвимы к тяжёлым  ядрам и разрывным бомбам, состоявшим на вооружении береговой артиллерии.  Но решение проблемы появилось тогда же — им стала броня.

Обстрел  Кинбурна броненосцами в 1855 году. Несмотря на меткость русских  артиллеристов, ни одно попадание не нанесло броненосным батареям вреда 

Впервые применённые в 1855 году французами под Кинбурном броненосные  плавучие батареи, неуязвимые для разрывных бомб и маловосприимчивые  к ядрам, могли успешно подавлять береговые форты. Да, батареи Кронштадта  были значительно сильнее вооружены, чем старые укрепления Кинбурна.  Но даже самые тяжёлые 60-фунтовые орудия Баумгарта, испытанные в 1855  году, могли пробивать железную броню лишь с очень небольших дистанций.

Чтобы потопить боевой корабль одними ядрами (даже очень тяжёлыми),  требовались буквально десятки попаданий. В случае же с бронированным  вымпелом, требовались те же десятки пробивших броню попаданий.  Да и реальная сопротивляемость брони в бою, когда углы попаданий далеки  от оптимальных, всегда выше полигонной.

К кампании на Балтике 1856 года англичане собирались выставить  броненосные плавучие батареи «Тандерер» и «Трасти», ещё две — «Фудроянт»  и «Конгрив» — должны были направить французы. В комбинации с почти  сотней мелкосидящих винтовых канонерок и мощным флотом паровых фрегатов  и линкоров (парусные корабли на Балтике англичане перестали использовать  ещё в 1855 году) они были силой, способной бросить вызов любым  укреплениям.

И меры союзников не ограничивались только защитой. Убедившись  в недостаточной эффективности обычных корабельных орудий против  бастионов Севастополя, Британия и Франция начали экспериментировать  с нарезными орудиями, обладавшими гораздо большей пробивной мощью.  Против Севастополя и Свеаборга англичане уже применяли 68-фунтовые  нарезные пушки Ланкастера, не отличавшиеся особой надёжностью (их порой  разрывало), но способные стрелять значительно дальше и точнее, чем  гладкоствольные орудия. Не отставала и Франция, где в 1855 году  разработали вполне надёжную 16-см нарезную пушку. В Крым эти орудия  опоздали, но позднее с успехом применялись французами.

Против нарезных орудий — особенно ведущих огонь с неуязвимых  броненосных батарей и вёртких канонерок — не устояли бы и гранитные  форты Кронштадта. Не являлись непреодолимой преградой и мины Якоби.  Следует помнить, что конструкция их была ещё очень примитивна. Там, где  союзникам удавалось подавить русскую артиллерию, они просто посылали бы  гребные шлюпки, которые подцепляли тросы мин «кошками»  и оттаскивали их в стороны.

Чем обернулась бы для русских потеря Петербурга? Попросту говоря — катастрофой.

Помимо того, что Петербург был административным центром Российской  империи (куда стекались все потоки информации со страны), он был ещё  и сердцем её деловой жизни, и одним из крупнейших промышленных центров.  Заводы и фабрики города на Неве изготавливали значительную часть русской  артиллерии и снаряжения. Захват столицы, разрушение её промышленных  предприятий, грабёж банков и контор привели бы к моментальному коллапсу  как управленческой, так и экономической жизни страны.

Да, царь мог бы потенциально сбежать в Москву и попытаться продолжить  сопротивление оттуда. Но кем бы он был в этом случае? Банкротом,  пытающимся руководить полупарализованной страной? Не говоря уже о том,  что его бегство удручающе сказалось бы на общественном мнении и воле  народа к борьбе…

УДАР ИСПОДТИШКА

Население, к слову, было в целом настроено весьма патриотично. Но вот  как раз оно, население России, и было её слабым местом. Частота  крестьянских волнений, и так медленно, но верно нараставшая, с началом  войны резко подскочила. Помимо обычных военных тягот вроде ухудшившегося  экономического положения и привлечения крестьян к строительным работам  ситуация усугублялась ещё и «патриотическими» (!) восстаниями.

Указ 1854 года о формировании «морского ополчения» (набора матросов  на гребные канонерки) истолковывался в народе так, что ополченцам «дадут  волю» – а иначе зачем же набирать? Манифест о государственном ополчении  1855 года только ухудшил ситуацию: в южных частях страны начали  вспыхивать бунты крепостных, участники которых требовали записать  их в «казаки» (так трактовали слово «ополченец») и дать им «положенную»  волю.

Представьте, что было бы, начни те же англичане тайно распространять в народе воззвания с содержанием вроде: «Царь-батюшка  обещает тем православным, кто немедля пойдёт турку воевать в Крым, волю  и землю. А коли помещики станут говорить, что нет такого указа, то бить  их смертью как изменников»?

Подобный «патриотичный» манифест вполне мог спровоцировать такие  волнения в среде крестьян (со всеми причитающимися “радостями” вроде  поджога усадеб и убийств) что русские армии пришлось бы спешно отзывать  с фронтов и бросать на усмирение восставших. Иначе и без того шаткое  положение страны могло скатиться в хаос еще и внутренней войны.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ:

Подведем итог. Российская империя 1850-х если и не была колоссом  на глиняных ногах, то опасно кренилась к тому. И при соответствующих  усилиях со стороны двух сильнейших промышленных держав того времени,  колосс вполне мог быть опрокинут. Не факт, разумеется, что  Великобритания и Франция пошли бы на такие усилия: надо чётко понимать,  что наше современное представление о ситуации значительно полнее, чем  было у людей середины позапрошлого столетия. Но факт в том, что они  МОГЛИ рискнуть. И это прекрасно понимали в Петербурге. Решение царя «с этой войной пора заканчивать» было объективно вынужденным.